Фото:Лев Мелихов
Александр Солженицын, Булат Окуджава, Михаил Горбачев, Франсуаза Саган и сотни других известных фигур — снимая своих многочисленных друзей, Лев Мелихов умудрился снять эпоху. Нашу эпоху.
— Лев, каким образом фотомастерство вошло в вашу жизнь?
— В конце первого класса, на восьмилетие сестра подарила мне фотоаппарат. Трофейный, с войны, крупноформатный — 6?9 «Цейс Икон» — очень хорошая камера прекрасного качества. В тот же день я начал снимать, и тогда же напечатал первую фотографию в своей жизни... В итоге, фотоискусству я посвятил всю свою жизнь. Поскольку образования фотографического в СССР не было, я занимался строительством, архитектурой. Архитектура дает внутреннее понимание окружающего мира. И я снимал, снимал, снимал — составил более 200 книг по искусству. Они давали мне возможность заниматься творчеством, они меня и кормили.
— Какой смысл вы вкладываете в понятие «искусство фотографии»?
— Искусство неразделимо: оно или есть, или его нет. Чем плохой художник лучше хорошего фотографа? Ничем. Только краску зря переводит и холсты. А плохой писатель — что, лучше, чем хороший фотограф? Искусство одно и для меня оно все. Я умею рисовать, изучал скульптуру, но все бросил, чтобы заниматься фотографией. Люди думают, что научиться снимать можно быстрее, чем рисовать. На самом деле наоборот — научиться рисовать гораздо проще. А снимать — очень нелегко. Человек либо родился, либо не родился фотографом. И когда ко мне приходят ученики, то для начала я прошу показать мне их чувства, мысли, выраженные посредством фотографии. Я смотрю на их снимки, не обращая внимания на качество, и вижу — «заточен» ли этот человек под фотоискусство или нет. Мир изобразительного искусства — графика, скульптура, живопись, он несколько другой. Там ты более развязан, раскрепощен. Живописец может позволить себе соскрести краску и переписать кусок. Фотограф — нет. Речь не идет о компьютерных технологиях. Речь о самой фотографии. Я ничуть не умаляю достоинства компьютерной техники, но это отдельная линия. При помощи компьютера можно создать шедевр — почему нет? Это всего лишь инструмент. У фотографа в руках камера, у скульптора — зубило, у художника — краска. Если человеку есть что сказать, и он может выразить это, то как он будет это делать — не принципиально. Искусство одно, но дальше встает вопрос качества.
Николай Караченцов, актер, Москва, 2005 г.
— Вы снимали портреты очень многих известных людей. Кого бы вы, как фотохудожник, отметили особо?
— Мой кумир, как и многих из нас — Александр Солженицын. Его портрет — это портрет русской эпохи. Это русская икона, Иоанн Креститель двадцатого века. Это образ. В этом снимке нет портрета как такового. Если обратить внимание, там и глаз не видно. У меня мало просто «голов», я могу их по пальцам пересчитать. Потому что любой любящий фотографию человек мечтает сотворить нечто эдакое: выстроить композицию, создать антураж или в готовый антураж ввести своего героя. У меня есть фотография головы Кириенко, я сделал ее похожей на портрет Муссолини — я хотел, чтобы его партия победила, потому что я — за молодежь. Мне нужно было, чтобы народ, который пришел на выборы, посмотрел на него и сказал: какой великий человек! А прообразом Егора Гайдара стал Ален Делон — красивый, интересный. Задача художника — оставить в истории как можно больше людей. Портретов, а не пейзажей.
— То есть, пейзажный жанр по духу вам не близок?
— Они все мне безумно близки. Я обожаю снимать пейзаж, снимать его намного легче. Мы же все любим то, что нам легче дается. При этом, иногда ты снимаешь пейзаж, а иногда тебе удается снять портрет пейзажа — такой, что «мама, не горюй», нож в него не просунешь. Такие фотографии тоже идут у меня в книги портретов. По большому счету, серьезнее и сложнее портрета в искусстве ничего нет. Леонардо, Боттичелли, Микеланджело, Рембрандт — в истории искусств сохранились именно портреты их авторства, а не пейзажи. Никто не говорит, что Айвазовский плохой художник. А Поленов вообще мной глубоко обожаемый — великолепный художник. Просто портретный жанр намного глубже. Удачный портрет — для меня радость страшная. За то время пока я мучаюсь, пытаясь создать удачный портрет, я могу сделать массу книжек с пейзажами. А для того чтобы сделать портрет, человека нужно знать. Иначе все бессмысленно. Я не занимаюсь жанровой съемкой, хотя это очень интересно. Я ставлю человека в свои условия и максимально к нему проникаюсь, неважно чем, любовью — нелюбовью (я бы сфотографировал и Гитлера, и Сталина, которых искренне ненавижу). А есть люди, которых обожаю, например, Окуджаву. И я хочу, чтобы глядя на его портрет, его обожали вместе со мной, я хочу делиться своей любовью или нелюбовью. Но выше всего — групповые портреты. Пять человек, три, десять, сто. Их надо снять так, чтобы один звон шел, один гул. У меня есть такие портреты.
— Кто из многочисленных политиков, которых вы снимали, показался вам в жизни намного интереснее знакомого всем образа с телеэкрана?
— Все. Мне безумно везло с людьми по жизни. Я со многими разговаривал, выпивал — неважно, чай, водку. И что самое главное — им, людям, которые были намного старше меня, c богатым жизненным опытом, было со мной интересно!
Очень искренний человек — Михаил Сергеевич Горбачев. «Как он дышит, так и пишет...» — это выражение к нему относится в полной мере, и для политики это нонсенс. Политик не имеет права быть искренним. Думаю, поэтому его многие коллеги и народ не понимали. У меня есть фотографии Ельцина, Миттерана, Ширака. Но это те портреты, которые я никогда не буду печатать, потому что они не устраивают меня по своим фотографическим качествам.
— Ваши работы экспонировались по всему миру — от Токио до Нью-Йорка. Где, на ваш взгляд, самая искушенная фотопублика?
— Во Франции, в Германии и Италии. Французы очень вредные, поскольку кроме себя вообще никого не воспринимают. Они и себя-то не слишком любят, презирают порой до абсурда. Но когда французы ставят тебя «на щит» — это точно становится признанием. Немцы — настоящие зрители-профессионалы. Придя на выставку, они прочтут каждую буковку. С ними играть нельзя, если ты где-то облажался — все заметят. Я их очень уважаю. Так получилось, что мое имя пошло из Германии, поскольку мои первые выставки в основном проходили именно там. Были и в Италии, Бельгии, Франции, но по мелочи. А в Германии их был шквал, немцы дали мне хороший толчок в плане пиара. Некоторые даже считали, что я там жил. Хорошо меня принимали в Японии, Китай потряс своей добросовестностью.
— В чем, на ваш взгляд, главная задача фотографа-портретиста?
— Любить своего героя. Или не любить. А ты не можешь его узнать, если ты не прожил с ним какой-то кусок жизни, хотя бы духовно. Если ты приходишь к нему с ровным чувством, то никогда ничего не получится. Все бессмысленно. Но лучше снимать с любовью, в таком случае для потомков люди остаются более лицеприятные.
Петр Мамонов, рок-музыкант, актер, Москва, 1996 г.
— Совсем недавно вы издали книгу «Знаковые фигуры моей эпохи». Что это за эпоха?
— Это та эпоха, в которой я вырос. Я думаю, любой человек был бы счастлив рассказать и показать время, в которое он жил. И это большая удача, что я могу себе это позволить, благодаря моим друзьям, жене. Если бы не они, ничего бы не получилось. Я бы продолжал снимать, рассказывать, печатать фрагменты этой эпохи. Но книги не было бы. Мне очень повезло, что вокруг меня есть люди, которые в меня верят. Их мало, но они есть.
— Практически все представленные в книге люди внесли свою лепту в развитие нашей/вашей эпохи...
— Нет развития эпохи — есть огромный кусок жизни, который я прожил и собираюсь проживать дальше. Ничего не кончается. Это все во времени и пространстве. Ты не можешь начать и закончить какую-то веху, потому что она бесконечна. А наша/не наша — судить все-таки не нам. То, что началось
— Несколько заключительных слов о себе и о своем подходе к фотографии.
— Вообще, я — самый счастливый человек на свете. А про фотографию скажу, что, наверное, знаю про нее все. Говорю «наверное», потому что не могу знать этого точно. Я — фотолюбитель в высшем значении этого слова, безумно люблю работать — в год снимаю огромное количество фотографий. Без моторов. Они у меня, конечно, есть, но успели уже запылиться. Я использую только ручную аппаратуру. От нажатия на гашетку и промотки пленки — я фотографирую на пленку — проходит доля секунды. За эти доли секунды человек может переосмыслить кадр. На цифре все просто: ты отснял, посмотрел, что получилось. Кто-то долго изучает снимки, кто-то сразу видит, где что не так. А я всего этого не хочу. Я не снимаю на цифру не потому, что я пижон, или просто упертый. Просто я хочу каждый раз иметь право на ошибку. Право на ошибку свою, в экспозиции, в резкости. У меня нет автофокусов, и никогда не будет.
_______________________
Читайте также:
Андрей Гудков фотопроект: «С животными мы говорим на одном языке».
Ласло Габани фотопроект: «Фотография — это волшебство».
Пожалуйста, авторизуйтесь или зарегистрируйтесь чтобы оставить комментарий