Сергей Пономарев:
«Мы — глаза общества. Мы документируем реальность»

Интервью: Полина Сурнина

35-летний фотожурналист Сергей Пономарев, лауреат Пулитцеровской премии 2016 года и обладатель первого места на World Press Photo за репортажи о ближневосточных беженцах, в очередной раз номинирован — на этот раз на звание «Человека года» журнала GQ в номинации «Журналист года». Проработав восемь лет в агентстве Associated Press, три года назад Пономарев уволился и сейчас снимает для NY Times, «Фигаро», «Шпигеля», «Штерна». Говорит, что не считает себя военным фотографом, но и Олимпиады снимать уже не хочет и больше всего в своей работе ценит возможность заниматься настоящей — новостной — журналистикой.

— Когда вы захотели стать фотографом?

— Дед и отец фотографировали, у них были камеры, я рос в этой среде. Но самое яркое впечатление от фотографии — когда я в одном из старших классов школы вдруг решил своим одноклассницам сделать подарок на 8 марта и снимал их в течение нескольких недель или месяцев, не помню. А потом напечатал снимки в ванной и на большой перемене разложил их в классе. Это были репортажные фотографии, не постановочные, девочки сами об этом не знали. Кому-то понравилось, кому-то очень не понравилось, они потом не разговаривали со мной. Но это был первый опыт общения с фотографией именно в качестве фотографа.

— В 1997 году вы поступили на журфак МГУ. Почему именно туда?

— Сейчас девяностые называют лихими, но тогда общество чувствовало себя свободным, и был большой всплеск в журналистике. Существовали, как тогда нам казалось, очень независимые влиятельные издания. И мне журналистика была интересна, я хотел поступать на журфак. Билетом для поступления оказалась газета для подростков «Глагол», куда меня притащила моя одноклассница и соседка. Газета выпускалась на деньги правительства. Был такой вице-премьер Сергей Шахрай, который вдруг выделил бюджетное финансирование, дал машину и помещение в Доме печати. Газету выпускала толпа подростков, взрослых было два человека. Они даже гонорары платили. Через «Глагол» прошло достаточно много людей, которые в современной журналистике что-то из себя представляют. У меня была там фотолаборатория, я печатал фотографии для номера. Ареал наших интересов был, конечно, чисто тинейджерский — школа, концерты, какие-то молодежные тусовки. Но это дало мне возможность набрать публикации для творческого конкурса и поступить на журфак — в фотогруппу. Я проучился первые два курса. После первого меня позвали на практику в «АиФ», после второго — в «Вечернюю Москву», и там я остался. Дальше начал мигрировать по редакциям. Был в газете «Россия», в «Коммерсанте», в шакировской газете «Газета» и оттуда ушел в агентство Associated Press.

— Какой там был круг задач?

— Associated Press — это мировое информационное агентство. Московское бюро освещало все события на территории бывшего Союза и стран Балтии. Поэтому приходилось много ездить. Я впервые попал в конфликты. Научился снимать все — от спорта до моды. Вернул себе знание английского языка, потому что мне приходилось постоянно писать кэпшены и общаться с людьми. Собственно, сейчас мой рабочий язык — английский. По-русски я разговариваю только с семьей и друзьями. Но я провожу в Москве в среднем неделю в месяц, все остальное время я в командировках.

— Значит, AP обеспечил вам выход на международный уровень.

— Это был толчок, стартовая площадка, где я научился всему тому, что должен знать журналист, чтобы быть признанным в мире. Это язык, это нормы журналистики этические и профессиональные, понимание подходов к съемке репортажа, знание мировой повестки дня.

— Когда вы получили первый международный приз?

— В 2005 году за снимки из Беслана. И хотя я там ничего толком не снял, но все равно эти фотографии заслужили какое-то международное признание. Я их сам не подавал, за меня их подали в агентстве, и для меня победа была большим сюрпризом.

— К тому моменту вы уже понимали, что есть темы, которые вам интереснее, чем другие?

— Все, что происходит с нашим миром, мне интересно.

— Ну, все-таки не лондонские Недели моды вы снимаете раз за разом.

— Действительно, я не хочу больше снимать Олимпиады, чемпионаты по футболу, Недели моды, Евровидение и так далее, в качестве фотожурналиста ты там ничего сделать не можешь. Ты человек, который нажимает на кнопку. Даже редактированием снимков фотограф агентства не занимается. Я снял три Олимпиады и два чемпионата, этого было достаточно, чтобы понять — это не мое. Мне нужна работа, которая действительно называется журналистикой, где ты сам продумываешь свой маршрут, договариваешься с людьми, придумываешь историю, находишь фиксеров, переводчиков. Наверное, поэтому я и полюбил Ближний Восток, потому что там полный бардак, никогда нельзя быть уверенным во всех договоренностях, все нужно перепроверять и держать под контролем. Вообще не на Западе жизнь менее организованная, и она протекает совершенно по-другому, не так скучно.

— Когда вы начали делать свои проекты, уже после увольнения из AP?

— В агентстве я тоже пытался снимать свои истории, но это было сложно. Тем не менее несколько я снял — про нелегальных шахтеров в Киргизии (эти снимки потом принесли мне парочку наград), про радиоактивные города в Японии и в Украине.

— Ушли из AP, чтобы заниматься своими проектами?

— Начальство хотело, чтобы я снимал больше спорта, потому что у меня он тоже получался, а я не хотел. Я хотел снимать новости. Я понял, что нужно уходить, начинать свою карьеру. Агентство мне дало имя. Но мне нужно было что-то большее. И я стал фрилансером. Это безумно сложная жизнь, потому что нет зарплаты, тебе приходится самому инвестировать деньги в свои истории и потом их продавать, либо искать заказчиков. Но зато у меня появилась возможность сказать «нет». Я перестал быть зашорен творческими и техническими представлениями агентства о том, какой должна быть фотография. Я сам выбираю снимки и обрабатываю их сам. Редакторы не видят моей черновой съемки, они работают с тем материалом, который я им присылаю. Это двоякая история. Они могут больше не обратиться к тебе, потому что намучились с присланными фотографиями, а могут, наоборот, посчитать, что работа была выполнена хорошо, и можно предлагать что-то еще. Так получалось гораздо чаще, потому что, наверное, агентство дало мне понимание, какие снимки чаще публикуются. Там всегда был отчет по покупкам, так называемый play report. Сбалансировав волюнтаризм, который ты сам можешь себе позволить в съемке, и предпочтения редакторов, я нашел возможность иметь свой уникальный стиль фотографии и при этом отвечать большинству запросов и требований редакторов.

— А можете ли вы себе позволить, например, постановочное фото?

— Я никогда не занимался постановками и считаю, что в журналистике это недопустимо. Мы — глаза общества. Мы документируем реальность, и нам не нужно выстраивать ситуации перед камерой. Если ты это сделаешь, то доверие к тебе сильно упадет. И потом, иногда судьба делает настолько удивительные подарки и разворачивает ситуации перед объективом так, что придумать это невозможно. Я просто иду и ищу, что у меня произойдет перед глазами.

— И каждый раз происходит?

— Не каждый раз, конечно. Для этого нужно время. Если знаешь, чего ждешь, можно стоять и ждать часами — нужного света, нужного проблеска. Хорошая фотография — как мозаика, которая складывается из огромного количества расколотых кусочков стекла. Это свет, это цвет этого света, это положение людей, это атмосфера, время суток, время года, месседж этого изображения, зачем ты его снимаешь. Плюс — композиция. Удачное изображение похоже на кирпич, от которого не хочется ничего отломить или приклеить к нему. Оно есть какое оно есть. Не надо ни кадрировать, ни осветлять, ни затемнять. И если его проанализировать, ты понимаешь, что оно состоит из многих маленьких деталей, которым всем нужно повышенное внимание. Если пропустить какой-то маленький кусочек, кирпич начинает крошиться.

— Будете ли вы продолжать снимать беженцев?

— Да. В апреле я снимал последние лодки, которые приплывали из Турции на Лесбос, но они уже были нелегальными. Вместо статуса беженцев их пассажирам грозит тюрьма и депортация.

— Сильно ли вас изменили такие психологически тяжелые истории?

— Нет. Я просто считаю, что кто-то это должен делать. Есть военные врачи, которые оперируют в полевых условиях, их никто туда не посылает, они едут сами. Есть некоммерческие организации, которые стараются помогать. Точно так же журналисты. У нас есть обостренное чувство несправедливости. Мы считаем, что проблемы этого мира должны иметь максимальную огласку. Люди, наоборот, стараются залезть в маленький кокон, а мы несем хаос и разрушение. Но если человечество будет забиваться в свою щель и сидеть в ней, то не будет прогресса.

— И все же, сколько чужого хаоса может вместить жизнь человека?

— Я не знаю. Сколько можно, столько пусть вмещает. Моя жизнь вмещает хаос. Я это делаю, потому что считаю это своим призванием. Может быть, я бы мог зарабатывать где-то другие деньги, но я никогда не пробовал и не интересовался. Бывало так, что мы жили впроголодь. Но я не бросал это дело. Снимая мигрантов, я рассказываю истории маленьких людей. И из этих маленьких историй складывается большая история. Эти люди бегут от войны, они способны продать все для того, чтобы заплатить бешеные деньги перевозчику-контрабандисту... Каждый, кто приплыл на лодке в Грецию, заплатил в среднем полторы тысячи евро. Люди, которые никогда раньше не видели моря, садятся сами и сажают своих детей в резиновые лодки — у них должен быть очень серьезный мотив для того, чтобы это сделать.

— Чтобы бежать в Европу.

— Европа открыла двери и сказала: «Пожалуйста, приезжайте». Германия взяла на себя ответственность за ту войну, потому что немцы поддерживали вторжение в Ирак в свое время, потом немцы были в составе коалиции, которая воевала в Афганистане. Они берут на себя ответственность за хаос, который устроили. Плюс ИГИЛ (запрещенная в России организация — прим. ред) в Сирии, от которого бегут и курды, и сирийцы, у которых в стране уже четыре года идет война. По сути это массовое переселение народов из одного региона в другой. Многие европейские страны имели свои колонии, и теперь это мультикультурные страны. Они умеют ассимилировать этих людей. Сейчас новый наплыв. Интересно изучать этот процесс, который развивается на твоих глазах. И ты можешь смотреть и учиться. Один из моих друзей-фотографов из AP сделал историю про беженцев, которых в Голландии расселили в бывших тюрьмах, стоявших пустыми. Представьте себе: голландское общество, где легализованы легкие наркотики, смогло самоорганизоваться так, что у них нет преступности. Вот хороший пример. Первая часть моего проекта — исход. Следующая часть будет — ассимиляция. Европа изменится, но она станет только сильней.

— После такого погружения в мировую политику, наверное, уже невозможно переключиться на другие темы.

— Это нормально — знать, что происходит в этом мире.

Об авторе

Имя, фамилия: Сергей Пономарев
Сайт: https://www.facebook.com/sergey.ponomarev.photo
Достижения: Пулитцеровская премия, World Press Photo