Константин Бранкузи: режиссёр
пространства, модернист, дедушка перформанса

Меньше недели осталось до закрытия выставки одного из самых влиятельных скульпторов ХХ века Константина Бранкузи. Журнал «Российское фото» побеседовал с куратором выставки, Жюли Джонс, о творческом методе Бранкузи, о том, почему Бранкузи ушёл от Родена и почему современные художники плачут, когда видят его фотографии.

— Известно, что в музее Помпиду хранится самая большая коллекция Константина Бранкузи. По какому принципу отбирались работы для экспозиции в МАММе?

— Коллекция для Мультимедиа Арт Музея собиралась мной и Ольгой Свибловой. Я думаю, Ольга стремилась показать Бранкузи во всей полноте, раскрыть все грани его творчества. Известно, что Бранкузи занимался скульптурой. Но ведь у него ещё и тысячи фотографий! Картины! Фильмы! Так что нам было важно представить его как разностороннего мастера и рассказать о темах, которые его волновали.

— Скажите, если мастер работает в разных жанрах, то есть ли какой-то секрет, который позволит гармонично скомпоновать все его разнородные работы?

— Я не уверена, что есть универсальный метод. Мы стремились отразить именно поворотные точки в его творчестве, выбрать самые знаковые работы. У нас получилась большая выставка. Но даже в неё невозможно вместить всего Бранкузи, так что приходилось выбирать.

Если говорить о скульптуре, то мы остановились на его работах в бронзе, из гипса и из дерева. Причём они почти идентичны, просто выполнены в разных материалах. Бранкузи часто прорабатывал один мотив в разных техниках: это одна из особенностей его творческого метода. За 60 лет у него наберётся, пожалуй, не более дюжины тем.

После того как мы определились со скульптурой, мы взялись за фотографии, а после них — за живопись. Мы просмотрели весь архив, хранящийся в Помпиду. В итоге выбрали самые качественные отпечатки, затем — самые характерные для Бранкузи, в частности те, на которых запечатлены скульптуры. Это не снимки для каталога, а портреты скульптур: учитывался фон, освещение и так далее. Фильмы гармонично дополняют фотографии и картины. Кстати, живописью Бранкузи был менее одержим. Однако и в ней он разрабатывал те же сюжеты, те же мотивы, которые занимали его в скульптуре и в фотографии.

— У вас есть версии, почему Бранкузи делал идентичные работы в разных материалах? Есть какие-то трактовки творческого метода?

— Я думаю, что это тайна художника, творца, и не стоит выдумывать ответ на этот вопрос. Бранкузи очень интересовало движение и даже, я бы сказала, движение видения. Поэтому скульптуры выставлены в центре помещения, а не около стены: Бранкузи хотел, чтобы зрители могли обойти скульптуру, посмотреть на неё со всех сторон. Подвижности он добивался и с помощью фотографии: по-разному кадрировал, менял ракурс, освещение. И в живописи для него это было важно. К тому же, сами изображаемые объекты всегда подвижны: например, на его картинах часто запечатлены танцующие женщины. В общем, Бранкузи занимало всё то, что находится в движении, в динамике.

Бранкузи «Спящая муза»

— Правильно ли я понимаю, что когда Бранкузи создавал свои работы, он в том числе был режиссёром пространства? То есть он заранее задавал условия, в которых его работы должны быть показаны?

— Я думаю, именно по этой причине его можно назвать настоящим модернистом, деятелем авангарда. Если вы пойдёте в его мастерскую, то вы поймёте, что весь Бранкузи — про инсталляцию, мизансцену и перформанс. Там не было статичной музейной экспозиции, Бранкузи передвигал скульптуры по мастерской, всячески манипулировал ими. Это было пространство перформанса: скульптуры спрятаны, закрыты тканью, пока не появится нужное освещение, и только потом будут явлены публике. К тому же, большинство скульптур могут вращаться. В нескольких фильмах можно увидеть, как Бранкузи собственноручно их поворачивал. На втором этаже масса фотографий танцовщиков и просто друзей Бранкузи. Некоторых он просил танцевать для него на постаменте. И он поворачивал постаменты, пока они танцевали, и снимал всё это на плёнку. Все эти люди не были просто моделями: они были друзьями Бранкузи. Он говорил, что его вдохновляет природа и друзья.

— Бранкузи как-то сказал: «Зачем писать о моих скульптурах, ведь можно показать фотографии». Как вы считаете, требуют ли его работы комментария, чтобы быть верно понятыми?

— Бранкузи был не очень доволен тем, что писали о его работах. По его мнению, большинство рецензий были однобокими. А с помощью фотографии он мог показать, как смотреть на работы, что в них стоит увидеть. И это не контроль над зрительским взглядом, а лишь способ яснее отобразить суть своего творчества.

— Как вы считаете, каким образом Бранкузи достигал баланса между простотой форм и отсутствием примитивности? В чём секрет?

— Пожалуй, это одна из самых сложных задач, стоящих перед художником, и Бранкузи с ней блестяще справился: показал суть вещей, обойдясь минимумом средств. Он смог действительно упростить форму, вернуться к чему-то такому естественному, природному, понятному и потому универсальному.
А ещё работы Бранкузи очень чувственные, очень телесные. Один из его друзей как-то сказал, что скульптура Бранкузи — это не только наслаждение для глаз, но и большое тактильное удовольствие. До его скульптур хочется дотронуться.
Всё это — секрет в себе, качество великого мастера. Я так не могу, а он мог!

— У Бранкузи довольно долгая творческая биография. На ваш взгляд, работы Бранкузи отражают проблемы эпохи? Или он занимался только темами, которые лично его интересовали, и это не имело связи с внешними обстоятельствами?

— Бранкузи очень привлекала идея универсальности, его интересовали вечные темы. Он не занимался интеллектуальными играми, он действовал просто. Хотя его работы выполнены не в реалистической манере, и потому могут быть сложны для неподготовленного зрителя.
Бранкузи часто позиционируют как художника-одиночку, и это неверно. У него было много друзей, причём знаменитых: Марсель Дюшан, Ман Рэй, Тристан Тцара и многие другие. И, конечно, Бранкузи обращал внимание на то, что происходило вокруг. В его творчестве можно найти немало пересечений с работами современников. Например, юмор, свойственный дадаистам.

— Но это говорит скорее о том, что он был глубоко вовлечён в актуальный ему художественный процесс. Но была ли в его творчестве реакция на произошедшие в мире грандиозные изменения?

— Нет. Он никогда не состоял ни в каких политических партиях. Я знаю только одно социально значимое высказывание, которое отразилось в скульптуре. Бранкузи говорил, что общество сейчас — это пирамида. На вершине всего несколько людей, и у них есть огромная власть над остальными, и это несправедливо.
Бранкузи тяжело переживал войну, практически перестал фотографировать. Война на него повлияла, но не превратила в политактивиста.

Для иллюстрации выставочного пространства того времени и африканской скульптуры.
Alfred Stieglitz
‘THE PICASSO-BRAQUE EXHIBITION, "291«’

— Если говорить про то, как перекликаются мотивы творчества Бранкузи и современников, то мне бросилось в глаза сходство скульптуры «Спящая муза» и фотографии Ман Рэя «Чёрное и белое». А какие вы можете назвать ещё параллели?

— Их много, если не сказать полно. Деревянные скульптуры Бранкузи часто напоминают африканские. И одновременно они могут напомнить вам «Авиньонских девиц» Пикассо. Но дело здесь не в том, кто первым сделал ту или иную работу, а в атмосфере, которая была тогда в авангардном сообществе. Так что это не вопрос заимствования, это вопрос принадлежности к одной эпохе.

— В своём творчестве Бранкузи часто обращается к этническим и по тем временам вполне экзотическим мотивам. Тогда это было в новинку. А сегодня, как вы считаете, обращение к экзотике востребовано?

— Я не думаю, что это уместно сравнивать. Сейчас другое время, другая проблематика. У нас теперь глобализация, интернет! Информация стала намного доступнее, люди, в конце концов, больше путешествуют. А во времена Бранкузи европейцы впервые открывали для себя подобное искусство. И я не берусь судить, хорошо или плохо современному художнику черпать вдохновение из этой тематики. В искусстве нет запретов, есть только то, как ты обходишься с выбранным материалом.

— А что для вас является экзотикой?

— Не знаю. По-моему, экзотика — это всё, что не естественно для отдельно взятого человека. Так что я была бы осторожна с этим термином.
Не думаю, что Бранкузи воспринимал африканское или азиатское искусство как экзотику: скорее он видел связь между этими культурами и родной для него румынской. Так что его работы — это осмысление и синтез тех культур, с которыми Бранкузи соприкасался. Это не интерес к экзотике, а поиск общего.

Пикассо «Авиньонские девицы»

— Известно, что Бранкузи два месяца ассистировал Родену, а потом сказал, что «под большим деревом ничего не вырастет», и отправился в свободное плавание. Есть ли что-то общее между работами Родена и Бранкузи?

— Роден подтолкнул скульптуру вперёд, за пределы академизма, и тем же занимался Бранкузи. В самом начале выставки есть головы и даже торс, который выборочно скульптурирован. Это очень роденовский приём: он часто «обрезал» тела. А ещё Роден очень интересовался детскими головами. В 1907 году, когда у Бранкузи открылась мастерская, он сделал много подобных скульптур.
Роден очень внимательно относился к природе, равно как и Бранкузи. Но Роден совсем не работал с деревом, а Бранкузи был им буквально одержим. И когда Бранкузи ушёл от Родена, первое, чем он занялся — деревянной скульптурой.
Что ещё... В чём-то они были противоположны. Роден часто прибегал к помощи своих многочисленных ассистентов. Бранкузи же всегда работал один. Ещё Роден использовал муляжи, а Бранкузи обходился без них.

— А у Бранкузи были подражатели? Он создал свою школу?

— Многие говорят, что Бранкузи повлиял на них, особенно современные художники. Был случай, когда одна бразильская художница попросила показать ей кое-какие фотографии Бранкузи, а когда я показала, она буквально заплакала! Настолько сильный отклик часто встречается у современных художников.

— А почему так происходит?

— Они остро реагируют на чувственность и актуальность взгляда Бранкузи. Это для нас его фотографии и скульптуры — музейные экспонаты, которые нельзя трогать. Но сам Бранкузи просто жил среди них и часто не очень заботился о сохранности. К скульптурам он относился более бережно, но всё равно передвигал их, вращал и уж точно не запрещал прикасаться. Кстати, некоторые скульптуры рассчитаны на то, чтобы покачиваться. А фотографии и вовсе могли валяться на полу. На многих есть его отпечатки пальцев, края бывают погнуты, и прочее. И с самим процессом съёмки Бранкузи обходился легко: недоэкспонировано, переэкспонировано, поцарапано... И что? В общем, совсем нетипичный подход для его эпохи. А сегодня это актуально. Поэтому такой резонанс и такой отклик. Свобода, с которой Бранкузи творил и жил, очень вдохновляет.