Марк Марков-Гринберг
Великий фоторепортер

У каждой эпохи свои критерии репортерского величия. Авторский взгляд, умение запечатлеть уникальные кадры, способность найти и передать необычное в повседневной жизни — самые ценные навыки в современной фотожурналистике. Однако в 1920–1930-е годы к ним относились как к ненужной роскоши.

В первые десятилетия Советского Союза перед фотографами не ставилась задача снять настоящее. Гораздо важнее было увидеть в нем зачатки будущего, которым, возможно, никогда и не было суждено появиться в реальности. Фотографам приходилось переводить обыкновенную прозу жизни на язык героического эпоса. Объективы их фотокамер были своего рода чудесной призмой, преображавшей реальность. Лучшие репортеры эпохи сталинской модернизации стали великими потому, что своими снимками они сумели убедить зрителей в величии советской реальности.

Фотографии Марка Борисовича Маркова-Гринберга счастливым даром убеждения обладали вполне. Портрет шахтера Никиты Изотова (1934); диптих, запечатлевший замену на башне Кремля двуглавого орла на звезду (1935); жанровая сцена «Счастливое материнство» (1935), на которой идущие в поле колхозницы с улыбкой смотрят на голого карапуза и его мать. Эти и многие другие снимки Маркова-Гринберга стали символами своего времени. Никита Изотов в шахтерской каске, покрытый угольной пылью сфотографирован как монумент, но ни в коем случае не как памятник себе самому. Это памятник ударнику, стахановцу. Мощь, отвага человека, вгрызающегося в недра земли, мужественная красота — будто перед нами не шахтер, а античный герой, бросающий вызов богам земли. Двуглавый орел, «слетевший» с кремлевской башни, и рубиновая звезда, занявшая его место, словно персонажи драмы, разворачивающейся на небесах, где решаются судьбы целых народов. Становиться героями или рождать героев — счастье, которое дано каждому смертному. Колхозницы, идущие в поле с ребенком, движутся на зрителя, словно в театральной мизансцене. Мать не прижимает ребенка к себе — она поднимает его на плечо, ближе к небу, будто возвышая его над остальными.

Парадокс, на первый взгляд, в том, что сам Марк Борисович, как и многие другие фотокорреспонденты того времени, этой трансформации реальности вроде бы не замечали. К примеру, Ли Бен-Дэвис, куратор российско-американской выставки «Пропаганда и мечты», рассказывала о встрече с 90-летним Марковым-Гринбергом в 1997 году. Она отметила, как мастер подчеркивал, что отражал реальность: «На западе писали (в 1930-е годы), что шахтеры голодают, и у них нечего есть, но в столовых было все, а обед состоял из трех блюд». Сам автор не обнаруживал расхождений между снимком и той жизнью, что снимал. Заметив обед из трех блюд в шахтерской столовой, он не заметил голода на Украине.

Более того, он утверждал, что как раз отсутствие трансформации реальности, верность «реализму» было его личной целью. Справедливости ради надо заметить, что такую задачу ставил перед собой не он один, а многие члены Российского объединения пролетарских фотографов (РОПФ). Объединение, среди лидеров которого были Аркадий Шайхет и Макс Альперт, считалось оппонентом группы «Октябрь», которую возглавляли Александр Родченко, Борис Игнатович... В том же интервью Ли Бен-Дэвис Марков-Гринберг вспоминал о прошлом противостоянии с фотографами «Октября»: «Обычно они снимали под странными углами, которые не нравились нам, реалистам. Как можно ходить по горизонту, расположенному по диагонали? Нужно быть скалолазом».

Подъем звезды на Спасскую башню Кремля. 1935

Дело, впрочем, не в том, что Марк Борисович не был скалолазом. Когда необходимость возникала, мог залезть очень даже высоко. Во время встречи старых фоторепортеров в квартире-мастерской Александра Родченко в 1979 году он вспоминал, как снимал смену имперского орла на звезду: «Полез я на башню, на которой была смонтирована довольно примитивная конструкция — ни теперешних, принятых в таких случаях ограждений, ни иных средств техники безопасности не применялось. А тут еще звезда в кадр не входит — надо вылезать на какой-то кронштейн. Страшно было. Но немного привык к высоте и все же снял. Правда, пришлось делать панораму из двух кадров объективом 35 мм — в один кадр звезда все-таки не уместилась...».

Итак, с одной стороны, он был за пролетарский реализм, как всякий РОПФовец, с другой — реалистичность взгляда не исключала монтаж кадров. Ну, что ж делать, коль звезда в кадр не влезает? Ясно, что «реализм» Гринберга и его коллег имел мало общего с реальной жизнью. В советской фотографии реальность предварительно фильтровалась и обрабатывалась. Жизнь на снимке должна изображаться так, как было дано распоряжение, установка.

Разумеется, речь идет не об обработке фотографии в графическом редакторе. В довоенные 1920–1930-е годы фотография, сохраняющая видимый мир, еще казалась вещью чудесной, почти магической. При этом ей всегда верили, для миллиона людей она служила доказательством того, о чем пишут газеты. Главное — сфотографировать то, что нужно, и тогда в это точно поверят.

Повариха. 1930

Потрясение возможностями, которые открывала камера, нынешнему человеку трудно даже представить. К примеру, юный Марк Гринберг, который впервые увидел настоящую домашнюю фотолабораторию у одноклассника, был так потрясен, что продал аквариум, а с ним и любимых рыбок, чтобы купить фотокамеру со стеклянными пластинками. Светочувствительность их была чудовищной — выдержка длилась аж несколько минут. Но радость проявления изображения перевешивала все трудности. Через годик он уже печатал свои снимки в местной газете Ростова-на-Дону «Советский юг». В качестве ее корреспондента он и сделал знаменитый снимок Маяковского в 1925 году. Так фотография стала для Маркова-Гринберга профессией.

В 1926 году фотограф перебрался в Москву и начал снимать для журналов «Смена», «Пролетарий связи», «Медицинский работник». В 1930-м он пришел в «Пресс-клише ТАСС». Профессия фоторепортера нередко требовала не только терпения, выносливости и ломового труда, но и героической самоотверженности. Показательны воспоминания Марка Борисовича о съемках в Шатуре. Там, кроме Шатурской электростанции, надо было снимать и лучшего кузнеца. В кузнице, разумеется, темно — без вспышки никак. «Была у меня магниевая машинка фирмы „Агфа“. Я ее зарядил магнием, взвожу, и в то же мгновение пружина срывается, — рассказывал Гринберг. — Машинка у меня в руках, под самым подбородком, и вся вспышка идет мне в лицо. И тут сработал профессиональный рефлекс. Первое, что я крикнул, было: „Держите аппарат!“». Когда в больнице выяснилось, что глаза не пострадали, Гринберг решил закончить работу: «Со мной пошел редактор газеты — помогать. Я быстро наводил аппарат, говорил ему экспозицию и тут же высовывался в форточку — лицо пекло нестерпимо. Но шатурская газета была обеспечена снимками».

Впрочем, были и другие опасности, которые подстерегали фотографов. По сравнению с ними обожженное лицо могло показаться мелкой неприятностью. Ли Бен-Дэвис в статье к каталогу выставки «Пропаганда и мечты» приводит выдержки из статьи «Публичное порицание фотожурналиста Лангмана», появившейся в «Правде» в мае 1932 года. За что же порицали Елеазара Лангмана (кстати, входившего в группу «Октябрь»)? Оказывается, «находясь на объекте (индустриальный комплекс Краммашстрой), Лангман не только не обратился в общественные организации за инструктажем, но и проигнорировал имевшийся у него план работы». Дальше — больше. «Сделанные Лангманом снимки не отражают в полной мере работу наших социалистических индустриальных комплексов, а представляют собой индивидуальный взгляд на строительство. В результате отсутствуют снимки, отражающие героическое строительство социалистического комплекса». Лангман отделался общественным порицанием за индивидуальность взгляда. Кому-то повезло меньше. В любом случае фотографы вынуждены были усваивать уроки. На этом фоне слова Маркова-Гринберга, что его снимки не отличались от снимков его коллег, отражают и скромность натуры, и непростой жизненный опыт за плечами.

Отвоевались. Пленные под Бобруйском. 1944

Отчасти это было и свидетельством того, что даже индивидуальные снимки могли стать плодом предварительного коллективного труда. Фотоочерк «Уголь и розы» о Никите Изотове Марков-Гринберг продумывал вместе с Лазарем Межеричером, редактором зарубежного отдела «Союзфото». Очерк предназначался и для зарубежной печати, поэтому инструктаж был, видимо, довольно подробный. Во всяком случае, набор сюжетов: обед дома, снимок с товарищем у шахты, снимок с газетой, съемка в шахте, отдельный портрет — скорее всего, был оговорен заранее. Но на месте, в Горловке, все, конечно, зависело от мастерства фотографа.

Разумеется, речь шла о правильной идеологической подаче материала. Но не только. Поскольку преображение реальности казалось органическим свойством самой фотографии, то, обсуждая будущий материал, и редакторы, и фотографы как раз и выявляли те средства, с помощью которых это волшебство происходит. Фактически они нащупывали набор средств, которым этот медиум располагает. Сегодня их открытия (от знаменитой диагонали, неожиданных ракурсов до монтажа) — альфа и омега документальной фотографии ХХ века. И надо ли удивляться, что ее первооткрыватели, в том числе Марк Борисович Марков-Гринберг, вошли во все энциклопедии и учебники?