Понравился наш материал? Поделись с друзьями или нажми лайк!
Сергей Борисов: «Разговоры о свободе всегда ведутся с некоторым преувеличением»

Сергей Борисов: «Разговоры о свободе
всегда ведутся с некоторым преувеличением»

#портфолио
Сергей Борисов: «Разговоры о свободе
всегда ведутся с некоторым преувеличением»
15 июня 2017
Фото:Игорь Николаев во дворе студии. 1987

До 18 июня в Московском музее современного искусства в Ермолаевском переулке проходит выставка Zeitgeist, приуроченная к юбилею одного из самых востребованных российских фотографов рубежа XX-XXI веков — Сергея Борисова. Борисов оформлял пластинки Пугачёвой и Антонова, снимал артгруппу «Чемпионы мира» и столичный андеграунд, в его «Студии 50А» выступал тогда ещё неизвестный Пётр Мамонов. Журнал «Российское фото» поговорил со знаменитым фотографом о визуальных символах эпохи, о современном искусстве, а также о том, чем сегодняшняя атмосфера напоминает 80-е.

Интервью: Кира Балаян

― Цайтгайст в переводе с немецкого — «дух времени». У любой ли эпохи есть свой дух и бывают ли эпохи безликие?

― Наверное, не дух, а символ времени есть у любой эпохи. Во всяком случае, если поискать, то можно найти.

Возле МГУ. 2005

Восхождение. 2002

― А про сегодняшний день что вы можете сказать?

― Вопрос сложный. Пожалуй, вот эти «собяны» на бульварах и возле метро — нынешний визуальный символ времени.

― Собяны..?

― Ну, скульптуры, которые появляются сезонно и уродуют наш город. Я не знаю, как их назвать, поэтому пусть будут «собяны».

― А что вы думаете об уличном искусстве?

― Вы имеете в виду стрит-арт? Меня восхищает то, что делает Бэнкси. Но всё должно быть уместно. Я против того, чтобы царапать вагоны. По-моему, это варварство, а не искусство. Я против того, чтобы разрисовывать Большой театр. Но я не вижу ничего зазорного в том, чтобы расписать стену, идущую вдоль железнодорожных путей.

СССР. 1989

Студентка. 1993

― Если говорить о современном искусстве, то как вы его для себя определяете? Это термин хронологический или это должно быть высказывание на злобу дня?

― Нет, не совсем хронологический. Современные художники — это наследники Малевича. Это продолжатели линии авангарда, постмодернизма, и так далее. В Москве, по-моему, 15000 членов Союза художников. Вы представляете, это целая армия! Многие из них, конечно, никуда не годятся.

Те, кто работал в стиле если не соцреализма, то сов-реализма, советского реализма, устарели уже в момент своего появления. Уже в пятидесятых годах они не могли считаться деятелями современного искусства.

― Вы говорили в одном из интервью, что сегодняшняя атмосфера похожа на атмосферу восьмидесятых годов. Что вы имели в виду?

― Тогда художники были в молчаливой оппозиции ко всему происходящему. Сейчас то же самое.

― Получается, несогласие продиктовано политической обстановкой?

― Это противостояние далеко не всегда связано с политикой. Художник противостоит обществу, общественному мнению. В восьмидесятые художник противостоял власти с довольной тоталитарной риторикой, и эта власть художника угнетала. Сейчас художник противостоит власти рубля, власти доллара, власти больших людей и институций над обществом.

Жить! 2017

Калашников. 1985. Ирина Гасанова

― Искусство восьмидесятых во многом было протестным. Но любой протест требует наличия того, против чего протестуют. Справедливо ли говорить, что содержание искусства восьмидесятых было обусловлено именно внешней системой?

― Похоже на то. Когда в 90-х система рухнула, у художников буквально ушла почва из-под ног. Многие растерялись. А сейчас всё возвращается на круги своя, потому что новый враг обнаружен.

― Но насколько тогда это творчество получается свободным, если его содержание предопределено тем, против чего оно протестует?

― О, протестовать можно против чего угодно. Каждый художник выбирает для себя, с чем именно он не согласен.

Видите ли, разговоры о свободе ведутся всегда с некоторым преувеличением. Когда мы говорим, что у нас нет свободы, обычно предполагаются именно политические свободы. Свобода от всего вообще — это уже разнузданность.

― Как вы считаете, насколько изоляция продуктивна для искусства? В частности, отталкиваясь от опыта Советского Союза.

― Я считаю, что всё-таки изоляция контрпродуктивна. Во времена застоя живое искусство было именно там, где изоляцию удалось пробить. Для самобытности она может быть полезной, но в случае с Советским Союзом это было не так.

Тимур с самолетиками. Кадр 1990

Темпо1985. Обложка журнала Темпо. Модель Ирина Еремеева

― А что, по-вашему, хуже: внешняя цензура или самоцензура, когда ты понимаешь, что по-другому просто денег не заработаешь?

― Лично передо мной никогда такой дилеммы не было. Плохо и то, и другое, но самоцензура хуже, потому что от внешней цензуры можно скрыться, а из-за самоцензуры просто не возникает произведения искусства.

― Насколько я понимаю, тот интерес, который возник в 90-х к советскому искусству, был во многом продиктован именно его экзотичностью и изоляцией. Что должно произойти сейчас, чтобы мы вновь стали интересны мировому сообществу?

― Дело в том, что сейчас искусство очень коммерциализировано и очень централизовано. Есть институции, которые фактически управляют искусством: аукционы, крупные музеи, какая-нибудь Венецианская биеннале. Именно они определяют, кто есть кто. Сейчас в эту пирамиду успешно встроился Китай, что произошло из-за огромного экономического потенциала всей страны.
В общем, чтобы русские художники стали вновь интересны, нужно стать вторым Китаем.

― Успешность художника определяется тем, как дорого продаются его работы?

― В том числе. Ван Гог стоит 100 млн долларов, и никто не возражает против этого. Никто не возражает против Дэмьена Хёрста. Ещё успех можно определить по количеству выставок, но даже здесь китайцы будут на первом месте.

Композиция со струями

Маша на трубе. 2003

― Возможна ли такая ситуация, когда был гений, а все эти институты, все критики его не заметили?

― Если гений не замечен, то гений или он? Гением можно считаться только после того, как тебя заметят.

― Фотография как медиум отличается серийностью. Чтобы определить, насколько фотограф хорош, нужно изучить весь корпус снимков, или одной фотографии будет достаточно?

― Если тысячу раз нажать на кнопку, то хотя бы один снимок будет удачным. По одной фотографии судить бессмысленно, нужно, чтобы было хотя бы 50, хотя бы 100 настоящих шедевров.

― А чьи фотографии вы определили бы как шедевры?

― Я многим отдаю должное, но вряд ли есть много мастеров, перед которыми я готов преклонить колено. Мне очень нравится тот же Картье-Брессон или Аведон. Ещё мне нравится Дуано: отдельные его работы, может быть, и не очень выделяются, но в целом его творчество мне очень симпатично.

Диалог. 1983

Джаз в перерыве. 1987

― И Картье-Брессон, и Дуано занимались в основном уличной фотографией. Как вы определяете для себя функцию художественной фотографии?

― Художественная фотография нужна для того, чтобы увидеть прекрасные чувства, чтобы вызывать у людей эмоции. Если человек понимает художественную фотографию, то это значит, что он в состоянии отличить действительно красивое от банальности. Да, молодая девушка с вишенкой — это тоже в каком-то смысле красиво, но настоящая художественная фотография задействует все клеточки мозга, потребует всей эрудиции, чтобы действительно её понять.

― Вы считаете, что великое искусство нужно объяснять? Оно не понятно человеку интуитивно?

― Если найти того, кто никогда о Моне Лизе не слышал, повесить перед ним эту картину и рядом какой-нибудь лубок, то совсем не факт, что Мону Лизу он оценит выше. Понятное дело, что Леонардо — гений. Но ведь были созданы тысячи фильмов, тысячи статей, которые объясняли, почему он гений. Я считаю, что большинство людей, смотрящих на Джоконду сегодня, находятся под впечатлением всех этих статей. И не могут не восторгаться ей, потому что так принято.

― Чем определяется, на ваш взгляд, успех в фотографическом мире?

― Например, когда по фотографии делают памятники, в буквальном смысле скульптуры. Но это не отменяет ценности самого снимка. Оригинал может стоить миллионы. Насколько я знаю, самая высокая цена за фотографию — это 3 млн долларов (в декабре 2014 года Питер Ликом продал фотографию «Фантом» за $6,5 млн — прим. ред.)

Фотография растёт в цене только тогда, когда то, что на ней изображено, волнует людей. Это не вещь в себе: она должна принадлежать всему миру. Если бы Джоконда висела в какой-нибудь церквушке, а не в Лувре, то это была бы просто хорошая картина. Шедевр становится шедевром и объектом поклонения, когда его признают миллионы. Потом это выражается в деньгах. Ну что ж, таков наш мир сейчас.

вообщем про очевидные вещи рассказал.
22.06.2017
Фотомастер+художник+внимание к окружающему миру=интересные фотки.
23.06.2017

Пожалуйста, авторизуйтесь или зарегистрируйтесь чтобы оставить комментарий